СИЗО в мировой литературе

Что думают в мужской камере по случаю великосветских именин?

В новогоднюю ночь мы решили погадать по книге. Тогда у нас в камере еще был «Мастер и Маргарита». Мы наугад открывали страницы и называли произвольно взятую строчку: «Восьмая сверху!» — и читали фразу или абзац. Помню, что мне выпала цитата: «Прощайте навсегда! Я улетаю», — кричала Маргарита, заглушая вальс. Тут она сообразила, что рубашка ей ни к чему не нужна, и, зловеще захохотав, накрыла ею голову Николая Ивановича. Ослепленный Николай Иванович грохнулся со скамейки на кирпичи дорожки. Маргарита обернулась, чтобы последний раз глянуть на особняк, где так долго она мучилась, и увидела в пылающем огне искаженное от изумления лицо Наташи. «Я улетаю! — закричала Маргарита».

— Ну вот, скоро выйдешь, — тут же расшифровали тайный смысл сокамерницы.

А потом мы с Настей гадали на Уголовном кодексе: тыкали пальцем наугад, и это должно было указать статью, по которой нас в конце концов будут судить. Выпало «Оскорбление судьи или народного заседателя».

— Ну за это срок вообще не предусмотрен, — объясняли нам старожилки, за месяцы заключения успевшие выучить УК наизусть, — максимум «химия». Все лучше, чем от пяти до пятнадцати! (Кстати, цифры и привычные идиомы с числительными в тюрьме начинают звучать зловеще. Лена, окончившая педагогический институт, как-то сказала: «А я ведь раньше не думала, что: «Садись, пять!» — имеет совсем другой смысл». А «От двух до пяти» — вовсе не книга Корнея Чуковского, а тюремный срок по некоторым статьям УК.)

Гадание по книге — одно из нехитрых развлечений в женской камере. Берешь книгу, мысленно задаешь вопрос — и открываешь наугад. Правда, с книгами после нашего появления в тюрьме стало совсем худо. Передавать заключенным книги категорически запрещено. Единственная возможность — это купить нужную книгу через отоварку. Прямо напротив КГБ находится Центральный книжный магазин. И можно в предназначенный для покупок день вписать в свой список книгу, но обязательно нужно указать все выходные данные. А кто может их знать? Вот и приходилось обходиться местной библиотекой. Ведь читать в тюрьме хочется даже тем, кто никогда прежде этим не увлекался. И потому, что больше нечем заняться, и еще потому, что есть шанс увлечься книгой и хоть на несколько часов забыть, где ты находишься и сколько лет заключения тебя ждет.

Библиотечный день — четверг. Нужно заранее написать заявление от камеры на имя дежурного: «Просим произвести замену книг». В первый же вечер я обнаружила в камере кроме «Мастера и Маргариты» рассказы Чехова, повести Веллера, роман Климонтовича и пару авантюрных романов Шелдона. «Ничего, жить можно, будет что читать», — подумала я. Перед Новым годом нам книги не поменяли: слишком много беготни, вероятно, было по случаю массового ареста «декабристов». Но спустя две недели мы все-таки выпросили другие книги. Лучше бы мы этого не делали и оставили себе Чехова!

В кормушку нам протянули большую стопку книг. На каждой обложке — непременная томная красавица в объятиях такого же красавца. И названия — все производные от «томления страсти». Мы с ужасом начали читать аннотации: «Суровый норманнский рыцарь встречает юную красавицу», «На яхту, путешествующую по Карибскому морю, нападают пираты и берут в заложницы юную дочь капитана» — и так далее.

— А что-нибудь другое дадите, может?

— Не дадим, не положено!

— Ну хоть Донцову дайте!

— Не положено!

На следующий день начальник СИЗО вызвал меня поделиться собственным креативом:

— Ну как вам книжки? Я специально сказал подчиненным, чтобы вам только такие книги теперь приносили.

— Но зачем?

— Так вы ж в тюрьме, а какая тюрьма без пыток? Вот женщин мы и решили пытать любовными романами.

— А мужчин?

— По-разному. Федуту я, например, все пытаюсь склонить к голодовке (в Александре Федуте — килограммов 130 веса. — И. Х.). А Лебедько (Анатолий Лебедько, председатель Объединенной гражданской партии. — И. Х.) посадил в камеру с мошенником, который убеждал его, будто работал командиром Байконура. И Лебедько поверил!

Приличных книг в камере мы больше не видели. Приходилось читать то, что есть. И даже гадать по этим книжкам. Тоже было развлечение: задаешь мысленно вопрос, что тебя ждет завтра, и книжка на любой странице непременно выдает бурные любовные приключения. Лежа на шконках с книгами в руках, мы время от времени обменивались репликами:

— Ир, что там с твоей героиней происходит?

— Свет, она сейчас спит с французским королем с целью шпионажа в пользу Британии. А твоя?

— А мою пираты с яхты похитили — она, дура, и обрадовалась.

Другой женской камере, в которой сидела Наташа Радина, повезло больше: им однажды с кучей обложек с красотками случайно принесли «На Западном фронте без перемен» Ремарка и «Монахиню» Дидро. «Монахиня» относилась, разумеется, к числу женских романов, но вся Наташина камера прочитала ее с удовольствием и репликами вроде: «Когда б на воле руки до Дидро дошли?» А еще однажды приволокли здоровенный брусок «Угрюм-реки». То есть дамы из другой камеры были везунчиками по сравнению с нами. О мужчинах и говорить нечего: мой муж, сидевший в соседней камере, во время следствия перечитал Фолкнера, Диккенса, Манна, Фейхтвангера, Толстого, Достоевского. Когда после приговора его перевели в СИЗО № 1 («на Володарку»), он жаловался в письме, что библиотека «Володарки» куда беднее, чем библиотека СИЗО КГБ. А потом еще и библиотекарь ушел в отпуск, и завис мой муж с томом Теккерея надолго. До самой отправки на зону.

Кстати, вот что любопытно. Вся любовная макулатура издавалась начиная с середины девяностых. Но на всех книгах стоит штамп «КГБ БССР». Неужели за двадцать лет независимости никто в КГБ не сообразил, что нужно изготовить новые печати? А может, просто денег не хватило? Политический сыск, как известно, недешевое удовольствие.

Когда Наташа Радина читала «Монахиню» Дидро, она обратила внимание на то, что некоторые буквы в книге подчеркнуты. В совершенно произвольном порядке. Наташа от нечего делать (а в тюрьме в принципе нечего делать 24 часа в сутки) начала складывать подчеркнутые буквы: а вдруг это тайный шифр? Она оказалась права. Буквы легко сложились, и получилась фраза: «Болдин — стукач». Так, наверное, заключенные СИЗО КГБ, вычислившие стукача, использовали единственную возможность распространить информацию. Ведь в СИЗО КГБ нет никакой «внутренней почты», перестукиваний, маляв и прочей тюремной атрибутики. Но — голь на выдумки хитра. Думаю, тайна того неизвестного Болдина была раскрыта. Книги — единственное, что кочует из камеры в камеру, а значит, становится коридором для передачи информации.

А сокамерница Света рассказывала, как однажды читала женский роман, явно побывавший в мужской камере. Чтиво оказалось чертовски увлекательным, потому что литературной основой после прочтения мужчинами становились пометки на полях. Особенно ей почему-то запомнилась фраза, сопровождавшая описание великосветских именин с кринолинами и оркестром: «Е...ал я такие именины!»

Примерно то же самое мы произносили каждый четверг, когда в кормушку просовывали очередную порцию знойных красавиц на обложках.

Ирина Халип, "Новая газета"