Игорь Ворошкевич: «При Гитлере было то же самое: чистые улицы — чистые мозги»

Известный музыкант рассказал о своем отношении к происходящему в Беларуси.

В рамках проекта «Жизнь (не)обыкновенного белоруса» лидер группы «Крама» Игорь Ворошкевич рассказал "Салідарнасці", что мешает музыкантам из «черного» списка объединиться и противостоять госмашине, сколько он зарабатывает в ресторане и почему ему не обидно петь в кабаке, пока Солодуха собирает ледовые дворцы.

— Игорь, в прошлом году «Краме» исполнилось двадцать лет. В очередной раз попав в «черный» список, вы не проводили юбилейный концерт. О группе давно ничего не слышно. «Крама» еще существует?

— Как ни странно, существует. И в таком замороженном состоянии может существовать еще очень долго. Мы не расходимся и в любой момент готовы сыграть. Последний концерт в Полоцке в декабре прошлого года показал, что мы можем достойно выступать даже без репетиций.

Организовать юбилейный концерт мы даже и не пытались. Если группа запрещена, как ты его сделаешь официально? В подвале, может быть, каком-то. Я не вижу смысла тратить энергию и нервы, чтобы после жаловаться в прессе, что нам не дали выступить. Или продать билеты, заплатить за аренду, а потом каким-то образом выкручиваться из этого.

— То есть ты смирился с существующим положением?

— Ну, что значит, смирились? На мой взгляд, есть гораздо более страшные вещи. Например, люди, которые сидят в тюрьме. Что с ними там происходит – можно представить в кошмарном сне. На этом фоне собственные болячки и неурядицы отступают на второй план. Каждое утро у меня начинается с просмотра сайтов независимых СМИ. Читаешь и чувствуешь собственную беспомощность. Можно, конечно, письмо написать политзаключенным, но ничего глобально не получается сделать. У Димы Бондаренко похожие проблемы со здоровьем, как и у меня. И я не представляю себя на его месте.

Так что я философски смотрю на все. Смотрю на народ, слушаю, что он говорит. Кроме диалогов типа «пачом ты кур брала — па 30 ці па 32», я не слышу ничего — никаких возмущений. В троллейбусах и маршрутках играет «великолепный» российский шансон, и всем хорошо так. (Посмеивается). Белорусов же интересует, как там Аллочка с Галкиным. Их волнует, ударил Филечка журналистку или не ударил. (Хохочет). Даже моя мама — интеллигент и образованный человек - и та задавала мне вопрос: «Он же не мог этого сделать, он же такой хороший!». (Смеется). Я говорю: «Мама, ты с ума сошла? Ты что, бабка деревенская?». — «Он же не мог этого сделать!». (Хихикает).

— На одном приеме мы с коллегой-журналисткой пытались угадать, кто поет на сцене. Я говорю: «По-моему, это Пит Павлов». — «Да нет, это не он. Не похож». То есть смотри, что происходит. Мы знаем, что есть «черные» списки музыкантов, но с трудом можем узнать их в лицо. Ты же понимаешь, что годы, проведенные в подполье, не прошли бесследно для музыкантов. Расспроси молодежь, кто такой Лявон Вольский или группа «Крама», боюсь, многие затруднятся ответить. Вас это не задевает? Не хочется что-то изменить?

— На вопрос, почему нас не знают, мне осточертело отвечать самому себе долгими зимними вечерами. Наши люди любят больше русский рок, чем белорусский. Ну, что тут сделаешь? Они не знают язык, они элементарно не понимают, о чем поется в песнях. А зачем ломать голову и переводить? Тем более, что многие мову на дух не переносят.

Помню, как мы выступали в концертном зале «Минск» с группой «Чайф». Мы были первыми, а они — вторыми. Так из зала слышались выкрики, чтобы мы сваливали. Вы считаете, это нормально? Это как если бы в Германии вышла на сцену своя команда, и немцы кричали: «Пошли на хер отсюда!». Это обычное хамство, бескультурье белорусское…

Люди до сих любят Виктора Цоя. В ресторане, где я работаю, часто заказывают песню «Перемен». Спрашиваю: «А каких вы перемен хотите, ребята? Эти перемены уже про…ны». Пьяные барыги не понимают, о чем речь. Эта песня воспринимается как модный тренд. Я говорю: «На Площадь надо было ходить!». Смотрят. «Какую Площадь, хрен его знает. Вот мне надо, чтобы про перемены спели и всё».

…Для музыканта всё может изменить удачная песня. Но опять же, надо иметь чутье, чтобы эту песню в определенный момент написать. Мое личное мнение: можно стать популярным в любом возрасте и в любой ситуации, несмотря на то, что вроде бы все уже утеряно, и нет того огня в глазах.

Еще модные темы можно играть, но я этим никогда не занимался. У Михалка это неплохо получается. У него нет проблем ни с финансами, ни с воплощением идей… Так на чем мы там остановились? Что нас не знают. Умрем легендами. (Смеется).

— А что мешает вам, музыкантам из «черного» списка, объединиться и противостоять госмашине?

— Возможно, проблемы такие же, как у оппозиции, которая не может объединиться. Каждый сам за себя.

Год назад, после 19 декабря, я звонил и Хоменко, и Войтюшкевичу, спрашивал: как дела? ты жив? Люди после этого не хотят никаких контактов. Может, из-за моего сарказма кому-то неприятно со мной общаться…

— Но у вас есть общая проблема...

— Есть проблема: а куда писать? Куда кричать? В Беларуси с 1994 года строилась кремлевская модель. Теперь все это происходит в России. Только аполитичный человек может этого не знать. Тем не менее, там есть альтернативные каналы, музыкантам дают эфир, люди вышли на Болотную. Они не могут этого замолчать. А здесь разогнали «кучку хулиганов», которые побили двери. После ведущий БТ метался в прямом эфире по студии, а какая-то тетка в парике с бешеными глазами сказала, что всех четвертовать надо. Я смотрел на это и понимал, что происходит провокация, и все это затерлось, как при Сталине. Ничего не было. Зашибись! В России большой Пу, наверное, победит, раз так запланировано. Хотя может же Ксения Собчак говорить. И Артемий Троицкий. А у нас на радио и телевидении есть хоть одна передача, где кто-то услышит наш голос?

— То есть проще пойти по пути наименьшего сопротивления: писать в стол?

— Я полжизни пишу в стол. Я не поэт. Я не могу реагировать словом, как тот же Михалок. А музыка она не может выражать мою политическую позицию. Потому что я играю блюз-рок. Драпать за границу – тогда можно посмелей себя вести. У меня такой возможности нет: взять и уехать, куда хочу. Я зарабатываю достаточно скромные деньги. Раз Михалок сюда не возвращается, значит, он не готов пойти в тюрьму сесть...

Мои творческие амбиции остались серьезными, но у них нет выхода. Записать песню дома на магнитофон и выложить ее в Интернет – зачем? Если бы мне было 16 лет, может быть, я так и сделал бы. Но я в свои 50 не могу себе этого позволить.

— Как тебе работается в ресторане?

— Для меня это не новый опыт. Десять лет назад я год работал в ресторане. Сейчас история повторилась. Оформили меня с трудовой книжкой. (Посмеивается). Может, на пару рублей будет пенсия больше.

Для такого человека, как я, который всю жизнь провел на сцене и занимался творчеством, довольно странно попасть в такую среду и привыкнуть к тому, что происходит. Мне грех жаловаться, потому что я пою песни, которые люблю, которые повлияли на меня как на музыканта. «The Doors», например.

В ресторане нет сцены, и музыканты стоят на одной площадке с танцующими. Народ танцует и пихается. Из соображений безопасности приходится иногда локтями отбиваться, становиться боком. Мне рассказывали, как однажды гитаристу микрофоном зубы выбили.

Я сначала был в шоке. Ты стоишь, как на ринге. Не концерт, а реслинг получается. …Не вовремя я бросил пить и курить. Если бы я был навеселе, не так бы все это воспринимал. Но когда ты трезвый, и тебя со всех сторон обкуривают, все хрипит, орет...

А людям нравится! Когда «Земля в иллюминаторе» звучит, вообще истерика начинается. Женщины готовы раздеваться под эту советскую песню. Я никогда не мог предположить, что она станет таким хитом...

Под медленные танцы девушки начинают танцевать стриптиз. У них нет шеста в руках, но это им не мешает. Это так странно выглядит. Мужская половина иногда раздевается до пояса, и начинаются такие дикие танцы...

— А какие песни народ заказывает?

— Концерт по заявкам начинается, если кому-то очень хочется с деньгами расстаться. Бывает, человек заказывает именно ту песню, которую мы не можем исполнить. Я быстро отшиваю. Говорю: «Товарищ, мы не играем эту песню».

В ресторане много россиян отдыхает. Для них тут халява. «У вас тут такое усё укусненькае». Это как в анекдоте. Спрашивают у девушки, что ты будешь: вино, шампанское, пиво, коньяк? — Ой, все такое вкусненькое, я даже не знаю.

Я, кстати, не предлагаю ничего.

— Спасибо, я откажусь. На работе тоже не пью:)

— Так вот совершенно понятно, что российская публика заказывает. Хотят они «Рюмку водки на столе» Лепса. Я же не буду ее петь. У меня голос не такой. Хорошо, что Ваенгу не просят спеть или Стаса Михайлова. (Хохочет). Иногда люди хотят тяжелую музыку. Мы играем AC/DC несколько песен, но мы же не можем играть всю «Металлику».

— Скажи, а эта ресторанная публика знает, кто для них поет?

— И слава Богу, что не все узнают. Мне на днях басист из одной группы признался, что на корпоративах запретили исполнять «Ляписов». А я ему говорю, что «Краму» могу исполнить без проблем, если заказывают.

— Зарплаты в ресторане тебе хватает на жизнь?

— Ну, я же жив, значит, хватает. Есть люди, которым гораздо хуже, чем мне.

Миллиона полтора получается. Иногда два. Живем, как и все, от голода не страдаем. Стол можем накрыть. Друзей позвать. Но жилье снимать на свою зарплату я, увы, не могу.

Игорь Ворошкевич с женой Соней

В холодильнике Игоря Ворошкевича мы обнаружили стандартный набор продуктов: яйца, морскую капусту, адыгейский сыр, сметану, зелень, хрен и горчицу. На одной полке стояла кастрюля вегетарианского борща, а на другой хранилась колбаса из хека.

— Не обидно петь в кабаке в то время, когда Солодуха собирает ледовые дворцы?

— Я к нему спокойно отношусь. Он настолько искренне верит в себя и реально собирает стадионы. Такой «сумасшедший персонаж»… По-моему, в белорусском шоу-бизнесе есть гораздо более неприятные личности.

— В какой степени кризис отразился на твоей жизни?

— Я хожу в магазины, езжу на маршрутках… И вот что я думаю. Белорусы похожи на крыс и тараканов. Что с ними ни делай, они выживают, но в отличие насекомых и грызунов, с каждым годом белорусов становится все меньше.

У меня такое ощущение, что перестань им платить зарплату, а они все равно будут ходить на работу. «А як жа ж не хадзіць, сыночак, я ж усё жызнь – ад ранку і да вечара!». Это менталитет такой. Ладно, бабки деревенские. Это самая лучшая часть населения. И это единственные люди, которые умирают своей смертью во сне.

С белорусами делают, все, что хотят, а они молчат. Я не социолог, не экономист, но для меня очевидно, насколько уровень жизни снизился. А людям плевать на все.

— Не всем плевать. Вспомни акции солидарности с политзаключенными после 19 декабря, вечера аплодисментов.

— Согласен. Но я имею в виду основную массу. Почему молчат деятели культуры, доктора, профессора, ученые? О своей позиции заявляют одни и те же люди. А где эти все? Я уже не буду говорить про наших знаменитых поп-артистов. Они самая политизированная прослойка, которая обслуживает все режимные мероприятия. Когда у Лешеньки Хлестова в разгар молчаливых акций спросили, что вот тут людей хватают на улицах, он сказал: «А я не знаю. Я иду спокойно, меня никто не трогает». Ну, конечно, тебя все знают, ты же звезда, елки-палки, и будешь перед королем песни петь или хлопать в ладоши. Есть люди, которые идут на это целенаправленно. У них спроси о жизни в стране, они скажут: «А я не знаю, у нас так все хорошо, все чысценька».

При Гитлере было то же самое: чистые улицы — чистые мозги.

— Что должно произойти в сознании людей, чтобы в нашей стране что-то поменялось?

— Беларусь – это такой соцзоопарк оказался. Страна, в которой культуры нет, но вдолбили в головы «за Беларусь», «мы белорусы», а кто это такие — народ не задумывается. Здесь выращен советский народ, который любит ходить на работу и делать что-то. Надо, то, что он делает, или не надо — другой вопрос.

«Ой, сыночак, ты ж только в политику не лезь!». А я не лезу. Я просто интересуюсь, кто мной управляет, кто решает мою жизнь. В этом же и есть заслуга демократии. Им бесполезно объяснять, что не должен сидеть наверху главный паук, который дергает за веревки.

За этот год без всяких усилий оппозиции произошло много событий, которые должны были включить мозги. Но если они включаются только, когда бензин дорожает, то извините… Значит, людям нужен только дешевый бензин и еда. О понятии свободы и смысла нет говорить.

Все это было продумано, что вырастет поколение людей, которые знают только Лукашенко. И они выросли. Глядя в глаза этим людям, которые идут бить своих земляков, ничего хорошего не испытываешь. Омоновцы, cудьи… О чем они думают? А врачи, которые молчали, когда Некляева выволокли из больницы люди в черном? Кому они клятву давали?

…На Крещенье иду на работу, прохожу мимо церкви. Вижу, из автобуса вылазит омоновец с трехлитровыми бутылями и пошел воду наливать. Я подумал: интересно, он сначала отгасит кого-нибудь, а потом будет водичку святую пить и свечку в церкви поставит?

Абсурд! Сейчас они строят Советский Союз, чтобы всех загнать в стойло. А Европа в это время «задыхается из-за кризиса». Как сказал великий белорусский кормчий, «люддзи у Еуропе циснуцца, дышать нечым там. А у нас…. Еду как-та я па кальцэвой, сматру, машына астанавилась, из нее выходят папа, мама, дочка, сын, и пайшли у лес па ягады-грыбы. А у Германии разве это вазможна? Там жа усе часнае, а у нас — пажалуста».

Кстати, грибов прошлой осенью не было. Я поляку по скайпу объяснял, что в Беларуси трагедия — хотели грибами запастись, а они не выросли. Он не понимает.

…Иногда я подозреваю, что над Беларусью что-то распыляют. У нас и без марихуаны все укуренные. В воздухе разлит пофигизм. Если бы я был писателем, написал бы очерк в стиле Гришковца под названием «Куда бежит собака?». Вот подойдите к человеку на улице и спросите, куда он идет. Не каждый ответит. А если спросите, зачем он идет на эту работу? Тачыць балванку? А кому нужна твоя болванка?

Но я не писатель. Я умею только рисовать и писать песни. (Хохочет).