Истеричный вертухай

Продолжение книги Андрея Санникова «Белорусская Американка или выборы при диктатуре».

Начало публикаций здесь.

- Начальник СИЗО КГБ полковник Орлов был моим самым частым «собеседником». Не только моим, но и всех политических. И не только оказавшихся в «американке» после 19 декабря, но других. Анархист Игорь Олиневич, с которым мы сидели в «карантине» на «десятке» (колонии №10), также рассказывал мне о своих беседах с Орловым. Игорь считал его незаурядным психологом, хорошо подготовленным для обработки арестантов. Наверное, так и есть. Игорь вообще любил «помещать» человека в систему и таким образом определять мотивацию его поведения и возможные последующие действия. Наверное, в этом был смысл, но я не старался копаться в Орлове. Воспринимал его по его поведению и действиям.

Орлова назначили начальником «американки» 20 декабря, в самый разгар арестов. Понятно было, что назначили специально для нас, арестованных за Площадь. Когда меня первый раз завели к нему в кабинет, расположенный на нижнем этаже «американки», он меня поразил своей нелепостью и несоответствием мрачной «американке». Я увидел небольшенького, нервного, даже суетливого человечка, одетого «по гражданке», который то и дело выскакивал из-за стола, бегал по кабинету, потом усаживался за стол, изображал важность. Жидкие волосы, редкие зубы, большой нос и тщедушность никак не соответствовали образу грозной силы, во власти которой я находился.

Орлов предложил чаю, я отказался.

- Боитесь, что отравим?

- Да нет, брезгую.

- Правильно боитесь, - Орлов предпочел не расслышать мой ответ, - у нас это дело хорошо поставлено. А может все же выпьете? Не люблю один чаи гонять...

Я попросил воды.

Орлов любил долгие беседы. Зачастую выходил из кабинета, видимо, для того, чтобы понаблюдать за реакцией оставленного арестанта. Понятно было, что все кабинеты в КГБ оборудованы аппаратурой аудио- и видеонаблюдения. В кабинете часто звонил телефон. Это тоже было частью какой-то игры. В большинстве случаев Орлов давал понять, что разговаривает с председателем КГБ. Разговаривал с Зайцевым он достаточно независимо, особо не прогибаясь, демонстрируя мне, что они вроде как на равных.

Внешний вид и манера поведения Орлова отчетливо говорили о том, что он обременен большим количеством комплексов. Он часто истерил, то вдруг впадал в какой-то кондовый пафос. Несколько раз заявлял, что уйдет с оружием в леса, если к власти придут такие, как мы. Я ему на это отвечал, что это он опасен для общества, а мы как раз являемся убежденными сторонниками ненасильственного сопротивления. «А у меня рука не дрогнет»,- гордо отвечал Орлов, видимо представляя себя в землянке, в папахе с биноклем и смартфоном.

Говорил Орлов много, врал постоянно. У него не было никакого зазора между ложью и правдой. Поэтому разбираться и анализировать его словесные потоки у меня не было ни сил, ни желания. Та информация, которая была нужна мне и полезна, как-то сама вываливалась из его речей. Пожалуй, Орлов был единственным источником хоть какой-то информации, причем не только по уголовному делу. В самом начале он заявил, что его никак не интересует ни следствие, ни само уголовное уголовное преследование. Начальник СИЗО откровенно признался, что в его обязанности входит подготовка заключенных к допросам, их физическая и психологическая обработка. В ходе этой обработки он и поставлял полезную информацию, специально или случайно - не имело значения.

Так я узнавал, что Данька дома с бабушкой и дедушкой, что оформление опекунства продолжается. Узнал, что Ира в одной камере с Настай Положанкой, что Николай Статкевич прекратил голодовку (я даже не знал, что он ее объявлял), что у Владимира Некляева был криз.

Орлов так настойчиво убеждал меня, что про нас все забыли, что выборы признаны всем миром и ОБСЕ, что нас воспринимают в лучшем случае как хулиганов, что я понимал: давление на режим идет нешуточное. Орлов не успокаивался и как-то лично принес мне в камеру данные социологических опросов института НИСЭПИ, которым руководит Олег Манаев. По данным этого опроса, который был проведен после выборов, побеждал Лукашенко, набравший 51% голосов. Сама цифра настолько труслива, что в комментариях не нуждается. Я давно считал, что деятельность Манаева контролируют власти, а тут в очередной раз убедился в этом. Какой еще опрос, кроме угодного властям, мог принести начальник СИЗО КГБ?

Когда появились «маски» и начали наводить свои звериные порядки в «американке», после одного из дней повышенной активности, когда и мне досталось не на шутку, Орлов несколько перепуганно сообщил мне, что некоторые контролеры в СИЗО действуют достаточно автономно. Я понял, что он хочет откреститься от буйного поведения «масок» и почти открытым текстом говорит мне, что они ему не подчиняются.

Когда я сказал Орлову, что принудительный просмотр по внутреннему телевидению программ фашистского, антисемитского характера, бесконечных сцен насилия — это не только пытки, но и уголовное преступление, Орлов тут же с готовностью сообщил, что составлением программ для нашего «перевоспитания» занимается Институт национальной безопасности, и он обязан придерживаться разработок института. Инаугурацию Лукашенко показывали раз пять. Когда я не выдержал и спросил Орлова «сколько можно?», он ответил: «Ну вы же постоянно отворачиваетесь».

Начальник СИЗО очень любил обсуждать поведение в тюрьме других политзаключенных. Такие беседы он, видимо, вел со всеми, пытаясь поточнее определить взаимоотношения между нами. Я для себя сразу решил, что Орлов врет и поэтому не откликался на его навязчивые попытки посудачить о других, реагировал только на сведения об Ире. Здесь я мог отличить ложь от правды.

Иногда удавалось чего-то добиться полезного. Ошалев от помойных передач по «Орлов-ТВ», я предложил начальнику СИЗО показать нам что-нибудь, что будет качественно прославлять работу гэбешников, а то от низкокачественных фальшивок про обнаружение и поимку шпионов уже воротит. Нам показывали какие-то псевдодокументальные фильмы про доблестные органы. Я предложил показать «Апостола», 12-серийный российский фильм о внедрении и работе в тылу врага. Попытка сработала, и несколько дней мы смотрели действительно хорошее кино, по серии в день. Правда, и здесь не обошлось без гэбешных пакостей: заключительную серию с развязкой нам так и не показали.

С «киносеансами» был еще один курьезный случай. Как-то вечером показали «Шерлока Холмса». Почему-то мы включили телевизор, когда уже полфильма прошло. Мне очень хотелось посмотреть его весь и я сказал сокамерникам, что у меня есть важная информация в связи с этим фильмом, но я смогу ее сообщить, если посмотрю фильм сначала. На следующее утро, в неурочное время фильм запустили вновь. Досмотрев его до конца, я рассказал сокамерникам, что начальство допустило «прокол». Джуд Лоу, который сыграл в фильме доктора Ватсона, активно поддержал политзаключенных Беларуси (об этом я узнал от адвокатов), внесен в «черные списки», и фильмы с его участием запрещены к показу на территории Беларуси. Начальство день думало, ничего не придумало и поступило самым странным образом: вечером в телевизоре вновь появился «Шерлок Холмс». Я с удовольствием посмотрел его и третий раз.

Джуд Лоу очень веселился, когда я при встрече рассказал ему эту историю.

Орлов частенько провоцировал меня на конфликт, начинал вдруг истерить, явно рассчитывая на мою ответную реакцию. Как правило, поводом для его истерик служило какое-нибудь мое высказывание о диктатуре, о слугах режима. Его это по-настоящему бесило. Он бегал по кабинету, угрожал, но и выдавал какие-то факты из своей биографии. Так я узнал, что до СИЗО КГБ он был армейским «особистом», самой ненавидимой в армии категорией военнослужащих. Бывал он в «горячих» точках, сокрушался по поводу развала СССР, ненавидел своего предшественника на должности начальника СИЗО, наслаждался тем, что имеет власть над людьми.

Садистские наклонности по отношению ко мне Орлов проявил, когда меня схватил сильнейший приступ подагры. Я с этой болезнью впервые столкнулся в «американке». Правая нога распухла, став толще обычного в два раза. Началась лихорадка и сильные боли. Ходить я не мог, прыгал на одной ноге. А надо было выходить в туалет, в камере унитаза не было. От боли темнело в глазах, помощь оказали не сразу. Я, честно говоря, испугался, не мог понять, что с ногой. Даже подумал, а вдруг это и есть гангрена. О гангрене, как и о подагре я имел весьма смутное представление. Требовал госпитализации, очень уж нелегко было переносить боль, не имея возможности соблюдать постельный режим. В госпитализации мне отказали.

В этот период Орлову нравилось вызывать меня к себе на разговоры. Я кое-как сползал по крутой железной лестнице в наручниках, допрыгивал до его кабинета и почти ничего не слышал из того, что он мне говорил: пытался как-то унять пульсирующую боль. Орлов участливо спрашивал о здоровье, говорил, что очень волнуется из-за моей болезни, но в госпитализации отказывал. Правда, обещал распорядиться, чтобы нашу камеру несколько дней выводили в туалет на том же этаже, и не заставляли спускаться вниз (в «Американке» было два туалета для арестантов на разных этажах). Еще Орлов, также «заботясь» о моем здоровье, распорядился не принимать у мамы продуктовую передачу. Я могу себе представить состояние мамы, когда она принесла продукты в СИЗО, а ей сказали, что не примут и ничего не объяснили. Что она должна была подумать, если уже несколько недель со мной не было связи? Потом, правда, над ней сжалились и разрешили передать вареную колбасу и творог. Так она хотя бы узнала, что я жив.