Цирк, дажынкі и письмо
8- Ирина Халип
- 18.07.2025, 12:01
- 17,120

Особенности белорусского глоссария.
Читаю заголовок: «Жители Новой Боровой выступили против цирка-шапито». И сразу, еще не прочитав новость, начинаю думать: это против избиркома, против администрации Лукашенко или против совмина? Открываю текст и искренне удивляюсь: оказывается, против настоящего цирка-шапито. Бывает же такое, кто бы мог подумать.
Когда страна многолетними усилиями обитателей телеэкранов превращается в искаженную, уродливую, искусственную сущность из фантастических романов, даже простые слова воспринимаются исключительно в их переносном смысле. ЦИК белорусы называли «ЦИРК» еще со времен появления там Ермошиной. Потом так стали называть все – избирательные кампании (к ним, правда, еще одно определение приклеилось очень быстро – избирательный фарс), всебелорусские собрания, селекторные совещания, заседания правительства, голосование в «палатке», парады, посещения Лукашенко роддомов и столовых, воинских частей и колхозов. Все, что происходило в стране – точнее, в государстве, - непременно называлось цирком. Иногда - цирком-шапито, иногда – цирком с конями. И хотя я прекрасно понимаю, что в 2025 году Новая Боровая даже со всем своим революционным опытом едва ли вышла бы маршем протестовать, все равно ассоциация «выступили против цирка-шапито» - исключительно с чем-то государственным.
К слову, за цирк мне всегда было немного обидно, когда с ним сравнивали выборы и лукашенковские собрания. Ведь именно цирк – это самое честное искусство, не терпящее никакой фальши. Можно сфальсифицировать итоги голосования, но полет под куполом – никогда. Ермошина и ее последователи могут достать из ящика стопку фальшивых бюллетеней, но кролик из шляпы им не обломится. Можно соврать, сфабриковать дело, привести в суд фальшивых свидетелей, но пройти по канату обманным путем невозможно. Так что цирк честен, в отличие от государства. Но что поделаешь: если мир вокруг искажен до неузнаваемости, то же самое происходит с глоссарием. И слово «цирк» ассоциируется с чем угодно, только не с эквилибристами и канатоходцами.
Когда мы слышим слово «космонавт», нам даже в голову не приходит, что речь может идти о тех, кто сейчас на МКС, или вообще о Гагарине или Армстронге. Мы сразу представляем себе злобное тупое существо в шлеме, дно эволюции, бьющее на минских улицах людей. И никакая улыбка Гагарина уже на заставит нас при слове «космонавт» представлять себе покорителей галактики, болтающихся в невесомости. Ниша занята уродами с площадей наших городов.
Привычное на протяжении столетий в наших краях слово «дажынкі» сегодня и вовсе вызывает рвотный рефлекс, хотя появилось задолго до космонавтов, белорусской революции 2020 года и даже революции большевиков 1917 года. И всегда оно означало красивый сельский праздник, окончание жатвы, танец «Талакуха», хлеб с солью, радость: урожай собран, голода не будет, зиму переживем, а значит, будем жить долго и счастливо, работать на земле, печь хлеб и растить детей. В Польше дожинки и сегодня празднуются, как много лет назад, без всякого замещения искаженным смыслом. А у нас это слово стало символом пошлости – благонадежные комбайнеры из «Белой Руси» получают в подарок телевизоры, а Лукашенко сидит на стульчике и подпевает Дорофеевой. И ни один белорус не произнесет в приличном обществе слово «дажынкі», кроме как в анекдоте или в бранной словесной конструкции.
А самое оторванное от остального мира белорусское слово – «письмо». В любой стране оно одно из самых популярных. Абитуриент успешно сдает экзамены и получает из университета письмо о зачислении. Заказчик пишет письмо подрядчику с описанием своих пожеланий. Банк рассылает письма клиентам об изменениях или новых предложениях. Все это уходит и приходит мгновенно, без всяких почтальонов. «Я отправил вам письмо, посмотрите почту». И только у белорусов слово «письмо» вызывает ассоциацию с конвертом в почтовом ящике – не электронном, а обычном ящике в подъезде. На письме должен быть штамп цензора. И если кто-то говорит «от Пети давно нет писем», это не значит, что папка «входящие» пуста. Это значит, что Петя сидит в тюрьме. Как, впрочем, и все мы, независимо от места сегодняшнего пребывания.
Ирина Халип, специально для Charter97.org